* * *
Сознание возвращалось в мое тело медленно. Словно раздумывало, нужно ли ему такое никчемное тельце или поискать что получше. Получше поблизости не оказалось, и пришлось – в мое.
Я открыла глаза, силясь понять, где я. Бок придавило что‑то тяжелое, не давая повернуться. Я обозрела каморку. За столом, положив голову на сложенные руки, спала Данина. Неудобно, кособоко, словно заснула внезапно там, где сидела. Пошевелилась, заворочалась, словно почувствовала мой взгляд. Неловко повела затекшей шеей.
– Ветряна? – прошептала она.
Я скосила глаза. За мутным окошком вставало солнце, бледные солнечные зайчики лениво плескались в пузатых склянках и блестящими лужами посверкивали на досках пола.
Шевельнулась. Руку закололо иголками, как бывает от долгой и неудобной позы.
Ксеня…
Я все вспомнила. Вспомнила, и меня замутило от осознания потери, от того непереносимого, что булькало в горле и хрипом рвалось из нутра.
Данина неуверенно поднялась.
– Ветряна…
Я стиснула зубы, пытаясь задавить то, что грозило меня затопить слезами, и повернула голову.
– И чего ты на мне разлеглась, – недовольно спросила мертвая Ксеня, уставившись на меня темными, как вишни, глазами. – Ты мне все внутренности своими костями отдавила, кляча полудохлая!
Кажется, я все же заорала. И Данина тоже. В этот же момент в дверь забарабанили и кто‑то из коридора тоже заорал дурниной:
– Эй, что у вас там происходит? Ломайте дверь! Выносите мертвяков! Несите факелы! И сжечь, сжечь, а не то все мы тут от гнили падем! Пришла погибель наша за согрешения и мысли нечестивые, пришли духи скорби и отмщения…
И пока мы с Даниной таращились на Ксеню, та деловито поправила серую ночную рубашку, впихнула босые ноги в сапоги и распахнула дверь.
– О‑о!!! – завыл Аристарх, получивший по носу. – Чур меня, чур!! Умертвие восставшее, нежить, у‑у‑у‑у!!!
За ареем толпились испуганные воспитанницы и привратник, вооруженный колченогим табуретом. За ними кучковались наставницы. На безопасном расстоянии блестела глазами мистрис Божена и постукивала кончиком хлыста по голенищу сапог Гарпия.
Появление Ксени с распущенными волосами и в длинной, до пят, рубашке на фоне освещенного проема двери произвело эффект взрыва: послушницы завизжали, Аристарх завыл, привратник бросил табурет и дал деру, а наставницы истово замахали руками, осеняя себя божественным полусолнцем.
Ксеня застыла. Толпа тоже.
– Я извиняюсь, конечно, но что это вы все тут делаете? – изумилась девушка. – И кто тут, простите, мертвяк? – и осмотрелась заинтересованно.
– Ты мертвяк и есть! Нежить восставшая…
– Я? – поперхнулась Ксеня и уточнила с искренним участием: – Учитель, вы с ума сошли?
Все как по команде воззрились на Аристарха. С вытянутыми руками, всклокоченной бороденкой и вытаращенными глазами он так точно соответствовал образу скаженного, что Божена не выдержала, хмыкнула. Вслед за ней смешки раздались в тесных рядах послушниц.
– Уме‑е‑ертвие! – завыл Аристарх не совсем уверенно, особенно напирая на звук «е». Сходство со скаженным козликом стало абсолютным.
Кто‑то уже откровенно захихикал.
Резкий властный голос остудил всех, как ушат ледяной воды, вылитой за шиворот.
– Будьте добры объяснить, что здесь происходит!
Мы в едином порыве вытянулись в струночку. Ксеня посторонилась, пропуская в каморку высокую и прекрасную в своей ледяной красоте женщину, урожденную графиню, мать‑настоятельницу нашего приюта – Селению Аралтис Гриночерсскую.
В нашем приюте сейчас проживали около сорока воспитанниц. От самых маленьких, пятилетних, до выпускниц. И восемь наставников: семь женщин и Аристарх.
И все мы, как один, испытывали благоговение, переходящее в священный трепет, перед нашей матерью‑настоятельницей.
Леди Селения необычайно красива. Высокая, светловолосая, с прозрачными зелеными глазами, похожими на драгоценные изумруды или глубокие воды лесного озера. Кожа ее светла как снег, брови прочерчены так красиво и тонко, словно их нарисовал художник, губы яркие. И хоть красота ее похожа на красоту острой льдинки, оторваться от созерцания ее невозможно.
Мы одинаково сильно восхищались ею и боялись ее.
– Я жду, – чуть удивленно осмотрев нас, поторопила она.
– Матушка, не губите! – Данина очнулась и бросилась на колени, приложившись губами к тонкой руке в замшевой перчатке. – Воспитанницы хворобой студеной разболелись, вот я и велела их сюда перенести, дабы других не заразить! Три дня их настойками‑снадобьями поила, травами обкладывала, смолой окуривала, вылечила! Выздоравливают девочки, скоро ни следа хворобы не останется!
Леди Селения осмотрелась, потянула носом, словно принюхиваясь. На гладком, как алебастр, лице отразилось недоумение. Она застыла посреди каморки, даже руку от травницы не убрала, словно забыла.
– Врут, – проблеял от двери Аристарх, – чернильную гниль принесли в наш дом, греховницы! Нежить они давно, умертвия! Все тут ляжем, если…
– Тихо, – мать‑настоятельница мазнула взглядом ледяных глаз по Ксене, обернулась ко мне. Я постаралась выдержать ее взгляд, хотя, честно, хотелось спрятаться под одеяло. Если бы она стала расспрашивать, боюсь, я бы не выдержала, все ей выложила. И про Зов, и про чернильные пятна на теле Ксени, и про скрытного Данилу… И даже про то, как по ночам хлеб таскаю из трапезной!
«Только не спрашивай, только ничего не спрашивай», – взмолилась я про себя.
Селения еще постояла, раздумывая, и резко отвернулась, взметнув шелковые юбки.
– Арей Аристарх, не говорите глупости! Очевидно, что гнилью послушницы не больны и однозначно живы. Девочки, вы освобождаетесь от занятий до полного выздоровления. А сейчас всем разойтись по комнатам, – сказала настоятельница, не повысив голос, но через минуту толпу из коридора как ветром сдуло! Обиженный арей испарился быстрее всех. Разочарованно щелкнув кнутом и сверкнув глазами, удалилась и Гарпия.
Дверь каморки со стуком закрылась. Данина, кряхтя, поднялась с колен.
– Ошиблась я, – ни на кого не глядя, сказала она, – ошиблась. Видать, не гниль то была…
Я недоверчиво промолчала. Ксеня, не умеющая долго молчать и тем более грустить, плюхнулась на кушетку.
– Ох, как есть‑то хочется! – воскликнула она. – Целого медведя сейчас бы съела! Живьем!
Мы с облегчением рассмеялись, а потом я все‑таки заплакала. Ну не удержалась.
Глава 5
Все же подруга была еще довольно слаба. Чем бы Ксеня ни болела, а по молчаливому соглашению мы не обсуждали это, выздоравливала она медленно, словно нехотя. Тело, сгоравшее в горячке, с трудом набирало жизненные силы, к тому же наше скудное довольствие не способствовало их скорейшему возвращению.
Решено было временно оставить Ксеню в каморке травницы, мне же пришлось вернуться в спальню воспитанниц. Когда я явилась туда после нашего трехдневного отсутствия, оказалось, испуганные послушницы во главе с Аристархом сожгли не только все наши вещи, но и постельные тюфяки, белье, и даже кровать привратник порубил топором и пустил на затопку камина. Так что спать мне было просто не на чем. Моего в этой комнате, много лет служившей мне домом, ничего не осталось.
Я не винила девочек – все боятся смерти.
Но вот где мне теперь спать – вопрос.
Пока я растерянно стояла посреди комнаты, а послушницы испуганно жались по углам и косились на меня, явилась младшая наставница Загляда и поманила меня пальцем.
– Пойдем, Ветряна. Матушка распорядилась поселить тебя в синей комнате. Где твои вещи?
– На мне, – пропищала я.
Загляда пожала плечами, мол, «сама виновата», и вышла в коридор.
Синей комнатой называли маленькое помещение в левом крыле Риверстейна. Из обстановки здесь были только узкая кровать с жестким тюфяком, прикроватный столик с пыльным глиняным кувшином и пузатый комод для вещей. Стены, в прошлом бежевые с красивым васильковым рисунком, со временем превратились в серо‑сизые, облезшие. Зато витражное окошко, набранное из разноцветных кусочков слюды, сохранилось прекрасно. Тусклые лучи осеннего солнца сквозь такое окно казались живыми и задорными, яркими бликами оседая на всех поверхностях комнаты.
В общем, мне понравилось. Тем более что после общей комнаты, которую я всю жизнь делила с десятью воспитанницами, отдельная комната казалась мне невероятной роскошью.
Я постелила свежее постельное белье, протерла окошко влажной тряпочкой и почти счастливая устроилась рядом с ним.
И вспомнила про события в харчевне! И про кольцо!
Сунула руку в карман черного платья Данины, которое так и не переодела, и вскрикнула. Серая спираль на шнурке была там, среди семечной шелухи, клочка исписанного пергамента и корешков болотной мальвы, оберегающей от дурного глаза. Лежало себе спокойненько и даже вроде ярче стало! Вот гадость!
Итак, будем думать. Что же произошло?
Я была в харчевне. Убежала оттуда, поскуливая как щенок. У меня в руках оказалось чужое кольцо. Возможно, ценное. Я влипла в неприятности.
Но вот все остальное… Мои видения? Галлюцинации? Бред? Возможно. И даже вероятнее всего.
В конце концов, версия, что я задремала, тоже годилась, а кольцо… Я и правда его сорвала с того мужчины! Который, скорее всего, просто подошел к уснувшей девушке за соседним столиком поинтересоваться, все ли в порядке!
Да уж, бедняга, хотел помочь, заботу проявил, а тут я вскакиваю с дикими глазами, срываю с него шнурок, толкаю и с воем бросаюсь к двери!
Ужас‑то какой! Стыдно!
И что же мне теперь делать? Это кольцо… вдруг оно ценное? Не похоже, конечно, обычная тусклая спиралька, даже не серебро, скорее железо. Потертое какое‑то и, я бы сказала, некрасивое. Сделано грубо, без изящества.
Я поднесла его поближе к глазам. Если присмотреться, внутри какие‑то символы или буквы, но такие стертые, что и не разобрать. А может, это просто был какой‑то рисунок, который почти исчез от времени. То, что железяка старая, я не сомневалась.
Так что ценным колечко явно не назовешь, но, возможно, оно дорого его владельцу как память? Не зря же он его носил на груди.
Я усилием воли отогнала воспоминание о глазах, из которых струилась тьма. Брр… Приснится же такое, в самом деле. Даже сейчас страх накатывает волной, вызывая у меня дрожь.
Интересно, кто это кольцо носил? Наверное, его возлюбленная. Я мечтательно прикрыла глаза, представляя себе невероятную историю любви, и вздохнула. Наставницы всегда говорили, что я чересчур впечатлительна и романтична. Что есть, то есть…
Кстати, размер у колечка маленький, мне на средний пальчик подошло бы. Я осторожно развязала кожаный шнурок и удивилась. Тусклое колечко, освобожденное от петельки, стало ярче, зазолотилось. Серый металл отчетливо отливал теперь красным. Ну конечно, сижу у окна – вот на металле и отражаются блики красного северного солнца.
Я подняла ладонь, повернулась к окошку, чтобы лучше было видно. Колечко сверкало. А красиво. И почему мне оно показалось безобразным? Я еще полюбовалась и… надела его на средний пальчик.
И размерчик мой… Ой! Маленькая серебряная змейка на моем пальце засверкала еще ярче, красный блеск стал почти нестерпимым, тусклый металл стремительно становился золотым, потом красным, потом багряным… По всему колечку отчетливо проступили буквы и символы, которых я не понимала! И самое страшное: маленькая, теперь уже золотая спиралька пошевелилась, один из кончиков увеличился, стал капелькой, и на ней отчетливо проступили… глаза и маленькая пасть с раздвоенным языком! И эта уже живая змейка плотно обхватила мой палец, устраиваясь поудобнее, качнула треугольной головой, посмотрела на меня, и острые клыки впились мне в кожу. Еще мгновение я смотрела на каплю крови, вытекающую из моего пальца, а потом провалилась в небытие.
* * *
Я валялась на черном песке преисподней, уткнувшись в него носом.
Умерла? Осторожно приподнялась на локтях, разлохматившаяся коса тяжело упала в песок. Я повертела головой, перевела взгляд на ладони. Правая чуть ободрана, словно я откуда‑то снова упала. Да и в теле ощущение удара, грудь и ребра ноют, словно там синяк разливается. Покряхтев, я перевернулась и плюхнулась назад.
Ох, Пресветлая Матерь! Что это???
Я сидела на клочке черного, как угольная крошка, песка. Может, правда уголь? Нет, ладони не пачкает и по ощущениям – мелкий песок, утекающий сквозь пальцы. И цвет – столь всепоглощающая чернь, без единого вкрапления другого цвета, что мое темное платье на этом фоне казалось серым и даже белесым. Мой «островок» чуть возвышался над остальной пустыней, и края его ссыпа́лись вниз песчаными водопадиками, но не оседали на землю, а словно закручивались в черные воронки, всасываясь в песок. Сероватый грязный туман рваными клоками стелился над пустыней, передвигаясь с места на место как привидение. И вся пустыня под этим туманом двигалась, шевелилась, перекатывалась, словно литые мышцы под шкурой невиданного монстра.
Чуть поодаль возвышались огромные силуэты, показавшиеся мне сначала деревьями, но при более длительном рассмотрении оказавшиеся темными каменными изваяниями, похожими на перевернутые и воткнутые кроной в песок вековые дубы. И у основания этих каменных «крон» шевелилась густая, плотная тьма, выползающая иногда в разные стороны щупальцами мрака.
«Корни» же каменных исполинов упирались в бело‑серую муть, которая тоже жила и двигалась как от порывов ветра, хотя никакого движения воздуха я не ощущала.
Здесь не было ни одного другого цвета, только насколько хватало глаз – черный песок, закручивающийся в водовороты, мрак, расползающийся щупальцами, и серый туман, рваный внизу и густой, плотный вверху.
Линия горизонта отсутствовала, граница, соединяющая верх и низ, размывалась и дрожала, ее невозможно было уловить взглядом и рассмотреть.
И тихо… мертво. Ни шелеста листьев, ни голосов птиц, ни шума ветра. И даже хрип умирающего животного кажется глухим, словно сквозь соломенный тюфяк…
Хрип умирающего животного???
Я вскочила и испуганно обернулась. И чуть снова не упала от увиденной картины.
За моей спиной, саженях в десяти, умирал монстр. Длинное змееподобное тело, утыканное шипами размером с коровий рог, заканчивалось вытянутой плоской головой. Четыре глаза, расположенные по форме ромба, подернуты желтой куриной пленкой. Из пасти вывалился узкий, как жало, сочащийся слизью язык. И кровь, черная, густая, толчками выплескивающаяся на песок и тут же впитывающаяся, не оставляя следов.
Я пошатнулась. Над умирающим монстром стоял его убийца, и по сравнению с ним огромная змея показалась мне безобиднее домашней кошки.
Ибо это было истинное порождение Тьмы, демон теней, исчадие кошмарного нечто. Я смотрела на его спину и бок, пока он вытаскивал из змея клинок из синей стали и неторопливо вытирал о его шкуру. Демон с бронзово‑черной кожей, расчерченной красно‑черными рисунками, под которой двигались стальные мышцы и как канаты перекручивались сухожилия. Черные длинные волосы переходили в короткую шерсть, узкой полосой закрывающей хребет и уходящей под пояс кожаных штанов. Блестящие как у ворона крылья огромными куполами висели над его фигурой, и каждое крыло заканчивалось колючим шипом.
Не торопясь демон обернулся и посмотрел на меня. На голове у него были широкие витые рога с темно‑красными кончиками и – что совсем дико – почти человеческое лицо, только с бронзовой кожей и желтыми звериными глазами, которые сейчас разглядывали меня.
Он сделал шаг ко мне.
Я хотела закричать, но в горло словно насыпали этого странного черного песка, отчего оно ссохлось, не в силах произнести ни звука. Демон склонил рогатую голову и медленно, словно прогуливаясь, двинулся ко мне. Вокруг его сапог черной воронкой заклубилась тьма, живая тень ластилась к нему верным псом, окутывая до колен, потом до живота, клоками облепила его тело. Темнота ползла по нему, обнимая, рваным плащом стелясь за его плечами. И в этой тьме облик его менялся, двигался, переливался как ртуть в другую форму. И сам он не шел – скользил, будто не касаясь черного песка, не оставляя следов, так стремительно и плавно, как не может двигаться человек. Вроде бы только что он стоял возле змея, и уже – черная тьма рядом со мной, буквально в двух шагах, и кажется, что все расстояние он преодолел одним гибким движением.
Это пугало. Очень.
Возле моего «островка» тьма сползла клочьями, впиталась в песок, развеялась. Передо мной стоял человек. В тех же черных брюках и сапогах, с голым торсом и синим клинком в правой руке. Крылья и рога исчезли, остались темные волосы до плеч, смуглая кожа и глаза с желтым ободком вокруг вытянутого, как у зверя, зрачка.
Я узнала его. Тот самый, из харчевни…
Он рассматривал меня, чуть склонив голову, словно увидел любопытную зверюшку. Я попятилась, инстинктивно выставив вперед руку.
– Не подходите ко мне! – из пересохшего горла прозвучал не яростный крик, как хотелось, а сиплый шепот.
– А то что? – насмешливо спросил он.
Я опешила. Действительно, что? Что я могу сделать‑то? Хоть против воина с мечом, хоть против демона? Даже закричать не получается! А если и получилось бы, то очень сомневаюсь, что кто‑то поспешил бы мне на помощь. Я устало махнула рукой. И мужчина вдруг напрягся, подобрался, как зверь перед прыжком, и от его ленивого спокойствия ничего не осталось. Он смотрел на мою руку с тусклым кольцом‑змейкой.